Литературный Уголок

А мне нравится очень это стихотворение Бродского. Только я его назвала бы "Благодарность", потому что о ней оно.


К своему сорокалетию Бродский пишет стихотворение “Я входил вместо дикого зверя в клетку”, в котором подводит итоги жизни и говорит о своем отношении к настоящему и будущему. По свидетельству Валентины Полухиной, “это одно из самых любимых поэтом стихотворений ‹…› Чаще любого другого он читал его на фестивалях и поэтических выступлениях”.



Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя, что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

24 мая 1980

У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет - это быстро забывается,
а вот ночи я помню прекрасно. Поэтому жизнь кажется мне полной огней. Ночь всегда празднична.
Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем. Вы заметили, что ночью голоса у людей,
особенно у женщин, меняются? Утром, после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу
в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слез,
тоски, всего, что не носит серого цвета.

К. Паустовский, "Блистающие облака"

Автор монахиня Игнатия (в миру Низова Галина Юрьевна)

"Моя история чисто русская, нелепая и беспощадная. Но в целом, оптимистическая, на тему "наши своих не бросают".
...У сестры только что родился первый ребенок, хотя он был не первый, а второй: первый здоровый и доношенный мальчик умер от пупочного сепсиса. А этот, который родился сразу после того, мир земной переносил со скрипом, у него был жуткий нейродермит, он практически не спал, ну и она с ним соответственно. В окне все время горел свет, чтобы вскочить к ребенку, пока он не проснулся окончательно и не разорался. Потому что в противном случае усыпить его можно было только жуткой тряской, катая в раздолбанной коляске поперек тракторной колеи.
Так вот. Эта горящая в окне лампа и сыграла свою ключевую роль в рассказываемой истории.
Однажды темным ноябрьским ночером в окна домика кто-то стал настойчиво стучать. Муж спал в мертвую головушку, она же, боясь, что стук разбудит ребенка, рискнула выйти в дверь и посмотреть, кто там ломится как лось.
...приглядевшись, обнаружила, что это совершенно пьяный и совершенно голый мужик, в одних трусах и босиком (ноябрь!) Захлопнув дверь, заперев на крючок, она побежала будить мужа. Он вышел, она за ним. Мужик лыка не вяжет, разговаривать не может, объясниться тоже. Грязь на нем такая, что видно, что он не падал. Он полз. На улице чуть выше нуля. Три часа ночи. Темнота, только в их окне на подоконнике эта самая лампа, как приглашение: привет, мужик! Стучи сюда, а то кронты тебе...
Короче говоря, затащили они его, в корыте обмыли слегонца самую грязь, в мужнину одежонку одели, на клеенку с простыней, на новый диван положили: спи, мужик! А то замерзнешь!
Утром удалось у него добиться, что он -"шеф" из города, помните, такие раньше были, работники среднего технического звена, которых посылали помогать сельскому хозяйству. Так они там на току допомогались и "напомогались", пошли в отведенную избу, все разделись и вповалку на полу уснули. А ночью он захотел по малой нужде. И нет, чтоб справить ее с крыльца, так он, со своей интеллигентностью, решил слегка отойти. Он отошел... еще отошел... а после не нашел, куда вернуться. Обувку в грязи потерял, а одежки на нем и не было. И прошел он, на минуточку, километров 8, пока ему не встретился этот огонек в окне и добрые Миша с Леной...
Его одели во что Бог послал, без надежды, что вернет, объяснили как идти и отпустили. Но через день-два одежду он принес, в постиранно-поглаженном виде, жена, наверное, расстаралась за спасение. Ну и как водится, "бабе мороженое, детЯм цветы": Лене конфетки, которые мы с мамулей употребили, ей нельзя было шоколад, а с Михаилом - "за спасение души", что его лет через 30 и погубило. Но это уже другая история...
Вы еще не узнали ее? Да, да! Это наша Лена, добрая русская душа!
Счастья тебе, большого, как море и небо, широкого, как твоя душа!
Женщина -это ведь больше внутри, чем снаружи, правда же?"

Взойдет бессмертное лицо...

Памяти А. Зверева
(Анатолий Тимофеевич Зве́рев (3 ноября 1931, Москва — 9 декабря 1986, там же) — русский художник-авангардист и график. Является ярким представителем периода «Второго русского авангарда», а также выдающимся художником неофициального (нонконформистского) искусства того времени)


В контору — этот, тот — в забой,
Четвёртый — речь толкает…
А у художника — запой:
Профессия такая.

Он пьёт весною и зимой,
Пьёт осенью и летом,
Как это страшно, Боже мой!
Как непонятно это…

Живет, сивухою разя
И матерясь безбожно;
Ему без выпивки нельзя,
Без остального — можно.

Всё ближе роковая мгла...
В горниле будней тряски
Нет ни подруги, ни угла,
Но есть глаза и краски.

Когда судьба уносит нас
К паденьям и победам,
К нему является тот час,
Который нам неведом.

Он перестанет быть шутом
И, не боясь опалы,
Он по холсту размажет то,
Что под руку попало.

Да-да, на холст он нанесёт
Табак, зубную пасту,
Помаду, пепел, охру — всё,
Что под рукой. И баста!

Он будет этот горький мёд
Месить, как тесто месят.
Всё это таинство займёт
Минут, наверно, десять.

Блеснёт забытое винцо…
И среди лиц несметных
Взойдёт бессмертное лицо
Кого-нибудь из смертных.

Года посыплются, как град...
Всему землёй одеться,
Но не лицу. Оно стократ
Переживёт владельца.

Ну, что же… Так тому и быть
От лета и до лета.
А что художник? Будет пить
До нового портрета.

В чужие биться этажи
Нетрезво и недужно…
Нельзя так жить!
Нельзя так жить!
…А может, так и нужно?

Вадим Егоров, 1975

Проходит год… под снегом укрывая
Всё то, что не сложилось у людей:
Мечты, надежды без конца и края -
Бессилен конфирмации елей...

А может быть, всему тому виною
Рожденная в грехах людская суть?..
Мне кажется, что это всё пустое -
В судьбе сам каждый избирает путь!

Так хочется в преддверье Рождества
Душой поверить в волшебство святое,
Зажечь свечу у лика божества...
Чтоб сгинуло по жизни всё плохое.

Но в суете предпраздничных забот
Меня полвека небеса не слышат -
У них ведь Рождество, меняют год...
"Переучёт" там — на вратах (афиша).

Владимир Зайченко

Каток растаял… Не услада
За зимней тишью стук колёс.
Душе весеннего не надо
И жалко зимнего до слёз.

Зимою грусть была едина…
Вдруг новый образ встанет… Чей?
Душа людская — та же льдина
И так же тает от лучей.

Пусть в жёлтых лютиках пригорок!
Пусть смёл снежинку лепесток!
— Душе капризной странно дорог
Как сон растаявший каток…

М.Цветаева

“Каждая женщина – дитя Природы, поэтому мы также изменчивы и непредсказуемы, как и она… В каждой из нас живет и ветер, и дождь, солнце и земля, деревья и травы – и ткут удивительную нить нашей жизни. В нас – тысячи настроений, миллионы оттенков, сотни сверкающих граней…”

Хелен Анделин “Очарование женственности”

Шёл по улице удачник,
Весь в глиже, одетый брежно,
И на вид он очень взрачный,
Сразу видно, что годяй!
Он людимый, он имущий,
Удивительный дотёпа,
Он доумок и доучка,
И доразвитый вполне.
А ему идёт навстречу
Врастеничная Смеяна,
Языком вполне цензурным
Говорит ему взначай:
Я уклюжая такая,
И природная поседа,
Я радивая ужасно,
Очень ряшество люблю!
А давай-ка мы с тобою
Будем жить в законном браке,
Ведь такой кудышной пары
Сыщут вряд ли кто и где!

Юрий Басин

Laterne,
Какое шутливое стихотворение) Нашли друг друга, называется

Laterne,

А я сюда с грустным пришла.

kerosiinka,
Да, печальненько..Наверное, это из той серии, когда порознь плохо, а вместе нельзя..

Я ждал тебя 28 бутылок виски,
17 заказанных пицц,
706 кругов проиграли диски
В ожидании взмаха твоих ресниц.
Я ждал тебя 160 пересадок, 3305 сигарет,
Я 207 раз вымыл чайный осадок. И даже сходил на балет.
Практически 2 путешествия в Вену,
3 тюбика пасты, 25 книг,
17 пустых восхождений на сцену:
Я ждал тебя так, что от жизни отвык.
И вот твоя тень на истертом пороге,
Твоё отражение в море зеркал…
Сказала — «Прости, я забылась в дороге.»
И улыбнувшись спросила — "Ты ждал?"

© Александр Гусев

Он спросил меня — Ты веришь? —
Нерешительное слово!
Этим звуком не измеришь
То, в чем есть моя основа.
Да не выражу я бледно,
То, что ярко ощущаю —
О, с бездонностью, победно,
Ослепительно — я знаю!

Бальмонт

Дочитала книгу Ирины (Эсфирь) Триус, "Жить стоит". Она небольшая по формату. Эсфирь жила в Советском Сююзе, при коммунизме, поэтому повествование с уклоном в те времена. Интересно, мне книга понравилась.

Немного цитат, может книга и вас заинтересует)

Добавлено спустя 1 минуту"В жизни и в книгах я люблю сильных людей и, как могу, учусь у них жить. С тех пор как заболела, Павка Корчагин, как верный товарищ, всегда рядом. Как часто бессонной ночью, измученная болью и безнадежностью, слышу я его неунывающий голос:

— Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной."

*******

"...Он еще раз пришел ко мне. Пришел спустя десять лет после той осени. Все было у меня так же, та же боль, неподвижность. Только прошла молодость. Мы долго молчали. Потом он сказал, что так и не был без меня счастлив. Но я ни о чем не стала спрашивать. Он был мне безразличен. Не осталось не только любви, даже уважения к нему. Тут уж я ничего не могла с собой поделать..

Но вернусь к той осени. Нас снова перевели в зимнее помещение. Я переживала горечь своей утраты одна, переживала тем труднее, что все это совпало с катастрофическим ослаблением слуха. Наваливались страшные головные боли, головокружения, в ушах стоял шум, от которого невозможно было спастись.

Четыре месяца я не могла ни читать, ни писать, ни даже слушать радио. В палате говорили шепотом, но я все равно ничего не слышала, кроме этого проклятого шума. От девочек я старалась скрывать свои переживания, им и без меня было трудно. Я лежала молча, задыхаясь от горя. И если не разуверилась я тогда во всем и во всех — и в любви и в людях, то помогла мне в этом чужая любовь. Стало страшно, что стану одним из тех скептиков, которых я так ненавидела: «Хорошие люди? Да где вы их видели, хороших людей! Друзья? Нет на свете настоящих друзей! Любовь? Не бывает любви, она только в книжках...»

Я испугалась и заставила себя оглянуться вокруг. А рядом со мной лежала такая же молодая и такая же больная женщина. У нее тоже была любовь, только любовь настоящая. Такая, которая делает человека невероятно сильным и помогает выдержать любые испытания. И когда Ваграм Петрович упоенно демонстрировал врачам ее рентгеновские снимки, приписывая весь успех лечения действию новых медикаментов, я улыбалась про себя. Я-то знала, какое лекарство делало эти чудеса. И я поняла: просто мне не повезло, а вообще-то любовь на свете бывает..."

*******

" И я писала ей о счастье. Писала почти те же слова, какие говорила себе в восемнадцать лет. Я по-прежнему верю, что счастье человека — в нем самом. Только будь Человеком! Всегда, в любых условиях, в любом положении будь Человеком!

Я верю, что счастье зависит не от того, как складывается судьба, а прежде всего — от того, что представляет собой сам человек и каков его внутренний мир. Человек может быть счастлив только тогда, когда его жизнь наполнена настоящим смыслом и содержанием, когда у него есть высокие цели, когда он думает не только о себе, но и о других. Когда человек умеет отдавать себя людям и когда у него есть, что давать, — вот тогда люди будут тянуться к нему, и он никогда не будет одиноким.

И еще я писала Маше о любви. О той любви, которая сильнее смерти, — я все еще верила в такую любовь."

Ирина (Эсфирь) Триус, "Жить стоит"